Школа – неотъемлемая часть жизни каждого человека. Но много ли мы знаем о том, как в ней всё устроено? Все ли муниципальные школы одинаковые? Как педагоги выбирают, где им работать, а родители – где учиться их детям? Знают ли учителя, что они должны и не должны, и могут ли угодить всем – и детям, и родителям, и администрации? Нужны ли родительские чаты? Почему и у педагогов, и у детей всё чаще сдают нервы? Действительно ли подростки стали неуправляемыми? И, наконец, может ли учитель в Приморье получать хотя бы среднестатистическую зарплату в 100 тысяч рублей?
Хочется верить, что благодаря этому разговору все мы поймём про школу немного больше. Наш собеседник – педагог, психолог, бывший региональный директор благотворительного фонда «Новый учитель» Ярослав Артюхин.
Аудио-, видео- и текстовую версии интервью можно слушать, смотреть и читать у нас на сайте. Видеоинтервью мы также опубликовали на нашем YouTube-канале. А послушать аудиоверсию также можно на специальном сайте или в Telegram-плеере, где собраны все выпуски наших интервью. Там же можно подписаться на наш подкаст, чтобы получать уведомления о новых выпусках.
— Сколько лет ты уже работаешь во Владивостоке?
— Я приехал во Владивосток четыре года назад, 1 октября 2021 года, чтобы разворачивать здесь программы фонда.
— Какая перед тобой стояла задача?
— В 2021 году нашей основной, самой крупной была программа «Учитель для России», в рамках которой мы привлекали в педагогику специалистов из разных сфер, организовывали для них профессиональную переподготовку по педагогике и дальше в течение двух лет сопровождали их в начале педагогического пути, обучали, поддерживали.
С тех пор поменялось много всего и в мире, и в стране, и конкретно у нас в фонде. Во Владивостоке мы адаптировали программу поддержки педагогов и запустили несколько новых программ.
— Ты сказал, что за эти годы многое поменялось. Можешь привести пример: что конкретно поменялось в образовании Владивостока?
— В рамках программы «Учитель для России» мы привозили, в том числе сюда, во Владивосток, специалистов из других регионов. Но полтора-два года назад мы перестали привлекать дополнительных людей и переключились на работу с молодыми педагогами, которые уже сами пришли в школы. И наша задача – поддержать их, помочь пройти период личной адаптации в профессии, чтобы в первые месяцы и годы своей работы они получали опыт профессионального успеха и с большей вероятностью оставались в школах.
— А многие ли из приехавших во Владивосток по программе учителей остались здесь?
— Сложно посчитать. Есть те, кто остался в регионе, но не работает сейчас в педагогике. А есть, например, Татьяна Назарова, которая сначала уехала в свой родной Татарстан, но через какое-то время поняла, что так влюбилась во Владивосток, что вернулась на второй круг. Сейчас она работает учителем русского языка в 42-й школе Владивостока и совмещает работу в нашем фонде.
— Получается, влюблённость во Владивосток не какая-то мифическая? Спрашиваю у тебя, как у человека, приехавшего сюда из другого региона и вообще много регионов посмотревшего.
— Владивосток, конечно, в себя влюбляет и очень привлекателен. Для меня, например, как человека, который вырос на Волге, вид большой воды – это достаточно важная тема. Плюс Владивосток интересен просто своей удалённостью, оторванностью и особенностью – стоит особняком, как бы отдельно. Когда мне предложили приехать во Владивосток, мне было очень интересно! И я не очень долго, честно говоря, думал и ни разу не пожалел, что эти четыре года провёл здесь, в этой системе образования.
Про учителей
— Насколько остро сейчас стоит дефицит педагогов во Владивостоке? И как вообще с кадрами в образовании обстоят дела в стране?
— Вообще, посчитать количество педагогов, которые нужны школам прямо сейчас, – задачка нетривиальная. В чём сложность? Каждый педагог может вести одну ставку, это 18 уроков в неделю, плюс готовиться к ним, проверять тетради после уроков, работать с методическими материалами и так далее. Но, если мы посмотрим статистику Минпросвещения, средняя ставка педагога сейчас – по-моему, 1,4. И в идеальной вселенной каждый человек вообще-то должен работать на одну ставку, тогда у нас 40% вакансий образовывается только от этого.
Конечно, есть большое количество незакрытых вакансий. И школы просят действующих педагогов занимать их, вести не свойственные им предметы, привлекают сторонних педагогов, замещают ведение предметов онлайн-преподаванием. Причём кто-то делает это, исходя из методических соображений, а кто-то – исключительно из-за недостатка кадров. Где-то совмещают классы и организовывают класс-комплекты – таким образом, с одной стороны, решают кадровую проблему, с другой – финансовый вопрос.
Короткого ответа на твой вопрос нет. За четыре года, что я работаю здесь, в разные годы к началу учебного года дефицит мог составлять и 60, и 180 вакансий. И большинство директоров находятся в этой ситуации. При этом у них есть задача – открыться 1 сентября и составить расписание. И в этот момент они проявляют, конечно, чудеса жонглирования с сотрудниками, ставками и часами.
— Но не влияет ли это на качество образования и на состояние педагога?
— Да, безусловно, это совершенно точно проблема для всех участников образовательного процесса. Это и сложность для детей, которые учатся в больших классах, чем могли бы, и, соответственно, получают образование худшего качества, чем хотелось бы. И проблема для педагогов, которые работают, опять же, в переполненных классах, с одной стороны. С другой стороны, когда у учителя, например, 10 уроков в один день, понятно, что уровень вовлечения и энергии на третьем уроке не похож на то, что происходит на десятом, например. Но здесь ещё стоит отметить, что часть педагогов сами берут дополнительные часы.
Часто проблема соотношения детей и кадров усугубляется в сезоны осенних-весенних простуд. В этот момент у нас может выпадать 20-30 педагогов, а заменить одного педагога, особенно у которого полторы или две ставки, становится административно практически нерешаемой задачей.
Мы живём в неидеальном мире, поэтому идеального решения, к сожалению, не существует.
— Ты упомянул учительские ставки, которые некоторые даже с радостью берут по несколько. Но в среднем сколько учитель может реально зарабатывать, не проводя по 10 уроков в день?
— Ситуация с зарплатами будет очень разниться у разных педагогов, работающих в разных условиях. Во-первых, есть категория молодых специалистов. Они получают меньшую зарплатную часть, поскольку у них ещё нет стажа, категории, каких-то бонусов, которые связаны с результатами детей. Но у них есть различные региональные меры поддержки: например, единоразовые выплаты от 250 до 400 тысяч, в зависимости от школы и диплома университета. Ещё молодые специалисты получают ежемесячно по 10 тысяч дополнительно к своей зарплате. Плюс есть частичная компенсация арендного жилья. Это всё даёт молодым специалистам в течение первых трёх лет работы в школе чуть больше возможностей снять квартиру, но при этом не работать 40 уроков в неделю.
Есть и всякие дополнительные опции, которые любой учитель, в том числе молодой специалист, может выполнять в школе. Он может быть не только преподавателем какого-то предмета, но и классным руководителем – это дополнительная доплата. Он может совмещать работу учителя с ролью советника по воспитанию, педагога-психолога, социального педагога, педагога-организатора на половину или на полную ставку.
Но есть вопрос – сколько у школы есть ресурсов, вакансий и возможностей. Потому что небольшие городские школы на 500 учеников могут иметь буквально одну-две дополнительные ставки, которые распределяют между своими действующими педагогами.
Хотя иметь педагога-психолога в школе, вообще-то, было бы хорошо и важно. Другой вопрос – можно ли найти педагога-психолога на те деньги, которые школа в этот момент может ему предложить?
— Так сколько в среднем будет? 100 тысяч учитель может получить?
— Из того, что я знаю про своих коллег и друзей, молодые педагоги в школе могут получать зарплату 60-70 тысяч рублей, если у них плюс/минус 23 часа, классное руководство и доплата молодого специалиста. Есть у меня коллеги, которые получали около 100 тысяч рублей – но это нагрузка около 30-35 часов, практически две ставки. С большой вероятностью можно подойти к 100 тысячам, если у учителя полторы ставки плюс, например, полставки советника по воспитанию или если педагог со стажем.
— Но 100 тысяч – это средняя зарплата в Приморье. Во Владивостоке она ещё выше. Получается, учитель зарабатывает в два раза меньше средней зарплаты, условно.
— Можно ли получить 100 тысяч, работая на две ставки? Да, можно. Хорошо ли, что человек получает 100 тысяч, только если работает на две ставки? Мне кажется, здесь базовый ответ – нехорошо. И если мы предъявляем вопросы к качеству образования, когда человек базово работает на 1,5 ставки, а чего ещё мы в этот момент ожидаем от него? Это вопросы, которые, конечно, вокруг темы оплаты труда возникают.
— С другой стороны, учителю нужно взять эти две ставки не потому, что он хочет заработать больше денег, а потому, что в школе, кроме него, никто не сможет это сделать, например.
— У разных людей разные стратегии. Есть педагоги, которые говорят: школа – наше общее дело, и я несу ответственность за всё, что здесь происходит, – значит, если не хватает педагогов, чтобы закрыть часы в расписании, я готов взять и 35-й час, и 45-й. Но есть педагоги, которые говорят: простите, но, чтобы качественно делать свою работу – те самые 26 часов, я точно не возьму 27-30-й час. Кто-то может себе позволить работать только 18 часов – и вообще-то это полная ставка, сказать: на больше мне просто не хватает силы, внимания, объёма головы…
— А у учителя вообще есть возможность отказаться?
— Да, по закону. Трудовой договор, который учитель заключает со школой, касается одной ставки преподавания. Всё, что свыше этой ставки, оформляется допсоглашениями, и, конечно, учитель может их не подписывать. И совершенно точно есть директора, которые с уважением и вниманием относятся к отказывающимся сотрудникам. А кто-то из директоров начинает давить. Где-то коллеги начинают давить, потому что условно нас четыре человека, а должно было бы быть шесть – и если каждый не взял себе по полставочки, то кому-то досталось ещё больше.
— А если все отказались?
— Это задача и проблема директора, насколько у него для этого есть ресурсы, возможности, компетенция и так далее. И есть разные факторы: кто-то просто отказался, кто-то попросил большую оплату, у кого-то не сходится расписание… Потому что можно, конечно, впихнуть 56 часов в человека, но можно ли это ещё в расписании утрясти в кабинеты? Большая часть школ во Владивостоке работают с перегрузом по количеству детей. Например, в 32-й школе на Чуркине детей в два раза больше, чем по плану, и там просто недостаточно кабинетов, чтобы ещё часов добавить какому-то из педагогов.
В общем, такая головоломка для директора с каждым новым учебным годом решается всё сложнее. И я преклоняюсь перед директорами в том смысле, что для каждого из них это огромная задача. Другой вопрос, как они решают эту задачу? Часть пытается приглашать новых специалистов, взаимодействует с колледжами, школой педагогики, вовлекая студентов ещё на этапе практик. Кто-то идёт к родителям и предлагает им проходить допобучение, чтобы потом прийти в школу, например, учителями началки. Кто-то говорит: ничего не могу поделать, коллеги, берите дополнительные часы. Есть разные сценарии, я не брошу камень ни в кого из них. При этом понятно, что какие-то из этих решений мне ближе – те, которые касаются вовлечения новых педагогов. Но сил и возможностей на это нужно какое-то огромное количество.
— Бывает, что учителя увольняются из-за чрезмерной нагрузки?
— Да, конечно. Причём нагрузка эта может быть разная. Это может быть просто большое количество часов работы, а может быть нагрузка коммуникативная – когда человек просто перегружается от общения: и урочного, особенно когда у тебя полторы-две ставки, и того, что происходит после. Потому что есть общение и в коллективе, и с администрацией, и с родителями учеников, и, собственно, с самими учениками. И оно может проходить с очень разным настроем, отношением и так далее. Моя жена, например, в какой-то момент ушла из школы: у неё совпало несколько факторов, среди которых и достаточно высокая нагрузка. Здесь надо сказать, что у каждого человека будет свой фактор или набор факторов.
Есть педагоги, которые уходят из одной школы в другую – и тогда мы достаточно точно можем сказать, что ему не профессия разонравилась, а условия в конкретной школе. Есть люди, которые уходят из школы, например, в допобразование, потому что там меньше давления и ответственности. Особенно если это педагог русского и литературы или математики, где гонка за академическим результатом, выраженная в ОГЭ и ЕГЭ, накладывает большой уровень ответственности на человека.
И точно нельзя сказать, что педагоги уходят всегда только из-за денег. Скорее, это эмоциональный или организационный перегруз, который связан с большим объёмом работы. И достаточно часто это вопрос отношений в коллективе или с родителями, с детьми. Думаю, ты периодически встречаешь истории, когда после скандала в школе родители подписывают петицию, чтобы педагога не увольняли, а администрация пытается его уволить. Или наоборот. И дальше начинаются какие-то клубки отношений…
— Про вот эти клубки отношений работы после работы мы ещё поговорим. Понятно, почему педагоги уходят из школы, а почему они приходят?
— Есть несколько причин. Первая, самая понятная – я окончил педагогический университет и иду туда, для чего у меня есть диплом. Есть, конечно, вопрос, почему они пришли в пед? Но после его окончания школу выбирают с высокой вероятностью.
Другая часть людей приходит в школу нести свет своего знания – в смысле своего предмета – биологии, математики, английского. Так в школу приходят не только выпускники биологического отделения или отделения языков школы педагогики, но и люди, которые учатся на профильном направлении – на биологов или лингвистов, переводчиков. Или если в процессе обучения они были вожатыми в лагерях и поняли, что им не только интересен их предмет, но и вообще-то важно работать с детьми и подростками.
И третья, меньшая, как мне кажется, группа – людей, у которых есть мотивация социальной миссии, социального преобразования. Им кажется, что школа, где нужно работать с детьми и подростками, – это место, где можно попробовать вложиться в этот мир, в свой город, в своё село или в страну в каком-то большем смысле.
Есть, конечно, ещё отдельные случаи. Например, кто-то приходит за компанию – и потом остаётся, потому что ему вдруг понравилось. Кто-то когда-то хотел поступить на педагогический, но его отговорили родители, а теперь вдруг хочет осуществить мечту. Есть люди, которые в 90-е оканчивали педагогические специальности, но ушли в бизнес, в реальный сектор экономики, а сейчас приближаются к пенсионному возрасту, уходят с основных работ и приходят в педагогику…
— То есть не только молодые учителя сейчас впервые приходят в школы?
— Не только. Плюс есть достаточно большая категория женщин и девушек, которые уходили в декреты, может быть, со старших курсов университета или в первый год работы в школе. И они могут возвращаться в школу спустя 10 лет условно.
— Мне кажется, есть и династии педагогов.
— Да, семейная мотивация здесь тоже важна – когда я иду в пед, потому что видел этот опыт у своих мам, бабушек, тёть, дядь, отцов. При этом к семейной мотивации чаще всего примешивается что-то ещё из предыдущих причин. Например, этот предмет мне нравится или я считаю школу важным социальным местом и верю, что школа – это важный социальный лифт.
— А как педагог выбирает, куда ему идти? И какие плюсы могут быть у обычной, муниципальной школы перед частной и перед личной репетиторской практикой?
— Во Владивостоке около 80 школ – и все они разные. То же самое с частными школами. Поэтому обобщать сложно.
Но кто-то выбирает из принципов идей. Если я не верю в систему общего образования, я иду в частное или в дополнительное образование. Или мне близка идея социального лифта – тогда я иду в муниципальную школу, причём в сложном районе, чтобы максимально поддержать детей, которые в этой школе учатся.
Другая история связана со свободой преподавания. Здесь, конечно, между муниципальными и частными школами больше разницы. Хотя есть и муниципальные школы, где администрация с вниманием относится к тому, что педагогу интересно пробовать новые инструменты и новые подходы. А где-то, наоборот, требуют идти максимально в базовых формах работы, чтобы точно гарантировать результат или чтобы не отвечать на вопросы родителей о новых формах, потому что нет сил, времени, ресурсов... Поэтому, выбирая свободу преподавания, конечно, с большей вероятностью педагог пойдёт в частную школу. Хотя частные школы тоже бывают разные, и где-то придерживаются очень конкретных педагогических идей и подходов. Например, во Владивостоке есть школа Монтессори, которая работает в достаточно строго описанном подходе.
Есть педагоги, которые идут в ближайшую к дому школу с простой мотивацией, что дети везде одинаковые – и в центре, и где-нибудь в спальном районе.
— Как, на твой взгляд, изменилась роль педагога за последние пять-десять лет?
— Мне кажется, что меняется не роль педагога, а условия, в которых он работает, и ожидания, которые ему предъявляют. Первое – это, скажем так, повышение ставок. Значимость экзаменов и эмоциональное напряжение по этому поводу растёт из года в год. Есть разные оправданные и неоправданные переживания по поводу того, что ЕГЭ становится всё сложнее, поэтому давайте мы не пойдём в 10-й класс. Или если мы не сдадим сейчас ОГЭ, то как же мы пойдём в СПО (учреждения среднего профессионального образования), где конкурс вырос – уже больше 50% детей идут после 9-го класса в колледжи, а не в 10-й класс. И уровень переживания, стресса, эмоций, который раньше был условно сконцентрирован в 11-м классе, в последние года четыре сместился и к 9-му классу тоже.
Плюс есть такая сущность, как ВПР – всероссийская проверочная работа, которая вообще-то изначально была задумана, чтобы исследовать, как устроена система образования. Но после того, как к ней привязали всякие разные организационные решения, типа «школы с низкими образовательными результатами», уровень напряжения вокруг этой работы вырос невероятно, хотя она не имеет большого значения для каждого отдельного ребёнка.
Для родителей, конечно, ставка на ребёнка тоже растёт – стоимость образования растёт. Поэтому намного страшнее, что ребёнок не поступит на бюджет. Плюс ощущение упущенных возможностей, если ребёнок не поступит в этом году, а только в следующем. И так далее. Соответственно растёт давление со стороны родителей к педагогу.
Кроме того, появились внешние обязательства и рекомендации, которые вменяются педагогу. Например, что педагог, кроме того, что он учитель биологии, у которого 36 часов преподавания и классное руководство, ещё должен оповестить родителей, что всем срочно нужно заплатить имущественные налоги до 1 декабря. Или – большое и прекрасное дело, что Владивосток – молодёжная столица, но в этой связи педагогам нужно было во всех чатах проинформировать, а потом отчитаться, сколько родителей проголосовали, а кто не проголосовал и так далее. Но это не работа педагога. И таких точек давления на учителя в году существует какое-то запредельное количество. Воспитательная работа, внеклассная, внеурочная... С одной стороны, правда, очень важно и нужно, чтобы все школьники получали и дополнительное образование, и дополнительные возможности, посещая музеи, выставки, просто выходя в город, взаимодействуя с разными культурными институциями, театрами, оперой, балетом, чем угодно. Но в тот момент, когда это становится обязательным, в тот момент, когда мы пытаемся достичь каких-то показателей по Пушкинской или Арсеньевской карте, это становится отдельной нагрузкой педагогов, у которых урочная нагрузка ещё не закончилась на этой неделе. Это большая часть проблемных разговоров в профессиональном сообществе.
Про детей
— Родительские чаты – это зло?
— Вообще нет. Моя стартовая позиция в том, что любая открытая коммуникация – это важно, нужно, полезно, точно нужно такое делать. Причём я здесь немножко даже расширю, что это не только про родительские, но и про чаты с учениками. И если я классный руководитель, у меня есть не только близкий контакт с моим классом, но и с другими учениками, которых я веду.
Но что мне кажется здесь важным: что вообще-то образование – это дело общее. Это не история, когда родитель привёл ребёнка в школу, оставил там на восемь часов, забрал через восемь часов – живой, здоровый, покормленный, наверное, обученный. И не обратная история, когда учитель отвечает только за то, что произошло на уроке, а что там происходит дома, понимает ребёнок или нет, может выполнить домашнее задание или нет, его не волнует. Мне кажется, в этом разговоре есть минимум три стороны: ребёнок, родитель и учитель. Поэтому в базовой комплектации чат с детьми и чат с родителями точно нужен.
Дальше начинается вопрос о границах – личных и профессиональных, о воспитанности всех участников этого процесса, о готовности слушать, слышать друг друга и принимать совместные решения, уступая друг другу в процессе этого обсуждения, о том, что мнение разных участников этого чата может не совпадать по разным вопросам. Самая базовая история здесь – когда педагог получает большое количество сообщений в нерабочее время, я имею в виду после 6 вечера, когда родители вернулись с работы и дети садятся делать уроки. И это симптом: что мы не поговорили с педагогом в начале года на каком-нибудь родительском собрании и не договорились, как вообще организовывать наше обучение, а пытаемся решить эту проблему в этот вечер. Или когда класс активно решает, на какой фильм мы пойдём, а родители начинают апеллировать педагогу: «А вот на это мой ребёнок ходить не будет» или «Мы все должны пойти на это, потому что...» И почему-то педагог оказывается вовлечённым в излишнюю коммуникацию, где люди просто высказывают разные мнения. А если при этом ещё кто-то из участников процесса начинает грубить, хамить, припоминать разные поводы, что кто-то не вовремя сдал деньги на это самое кино или опоздал на какой-нибудь совместный школьный выход… И там начинается выяснение отношений, а педагог вынужденно оказывается модератором этого общения, хотя это не вполне то, что он хотел бы делать, учитывая всякую другую нагрузку, которая у него в этот момент есть. Поэтому вопрос к родительским чатам скорее в правилах, нормах и границах, которые там устанавливаются.
Есть отдельная сложность – это чаты с детьми. Представим, что я классный руководитель, у которого есть чат с детьми, где в основном мы выясняем какие-то вопросы жизни класса: отменилась физкультура, например, и мы вместо неё идём на физику, или что завтра на урок труда нужно принести набор шишек, желудей и листья гербария для какой-то поделки. Но достаточно часто дети в этот чат накидывают много всякого разного, не имеющего отношения к обучению, могут начать друг друга провоцировать, скандалить, грубить или случайно, перепутав чаты, пересылают туда какие-то байки, сплетни, свидетелем которых я становлюсь. И у меня дальше есть вопросы: а что я с этим делаю? Должен ли я реагировать, например, на проблемную коммуникацию детей? До какой степени? Где я должен противостоять, например, буллингу или просто разрешать конфликт? А где я должен дать детям возможность самим определить свои границы и научиться их отстаивать? И я могу принять какое-то решение, но потом ко мне придёт кто-то из родителей и скажет: а вот в классном чате было вот такое, вы это пропустили, вы ничего с этим не сделали. И родители, возможно, в этот момент будут правы. Но это же значит, что я должен мониторить этот чат 24 на 7, не пропустив ничего, а у меня в этот момент был 36-й урок и так далее...
И в этот момент чат с детьми становится большой проблемой. Я знаю учителей, которые отказываются от такой формы коммуникации, выходя из неё. Или, например, организовывают просто каналы, куда учитель просто отправляет информационные сообщения, без возможности комментирования.
— Раньше ведь без классных чатов мы узнавали, что физкультура отменена.
— Можно и сейчас зайти к своему классу и сказать, что физкультуры не будет. Но проще ли это? Быстрее? Нужно ли мне пойти с одного конца здания в другой в пятиминутный перерыв между моими десятью уроками? Есть много вопросов – удобства, комфорта, эффективности для детей, которые я должен взвесить. Я к тому, что оповещение через чаты – это достаточно быстро и оперативно.
А избегание технологий, например, когда мы запрещаем телефоны в школах, на мой взгляд, ошибочно. Мне кажется, когда большая часть жизни человека проходит в контакте с его смартфоном, а теперь уже – и с использованием искусственного интеллекта, делать вид, что этого не существует и ограничивать это на старте – это закладывать бомбу замедленного действия. Потому что дальше ребёнок, который не научен, например, как работать с искусственным интеллектом, приходит в университет, где, естественно, никто не будет этого контролировать. И в итоге ребёнок не осваивает ни учебный навык, ни навык работы с искусственным интеллектом.
— Возникает ощущение, что учитель должен быть идеальным и принимать всегда максимально верные решения. И вот это же тоже наверняка на учителя давит.
— Ожидание такое, правда, есть. У директора есть представление, каким должен быть хороший учитель в моей школе. И представление об идеальности может быть очень разное: например, он должен суперкруто готовить к ОГЭ и ЕГЭ или должен помочь детям знать минимально на тройку? Кому-то важно, чтобы дети просто не скатились. Или не пошли по кривой дорожке, а образовательные результаты – это дело десятое. Где-то школа никакую цель себе не ставит – не хватает сил, времени, ресурсов у администрации или у педагогов сесть и договориться: а мы какая школа? Плюс есть, конечно, ожидания внешнего вида, ведения соцсетей, того, что педагог читает, смотрит и так далее.
Есть родители, у каждого из которых, конечно же, тоже есть представления и ожидания, каким должен быть педагог моего ребёнка. Например, что он должен подходить по скорости и темпу речи, по психотипу... У кого-то есть своё представление, как учитель должен или не должен себя вести, вести свои соцсети, иметь или не иметь пирсинг или тату. И хорошо, если есть готовность допустить другую позицию: кто-то в целом считает, что педагог должен быть строгим и застёгнутым на все пуговицы, но если у него пуговицы расстегнуты, ладно, так и быть. А кто-то тут же садится на коня, шашки наголо – нет, такой человек с моим ребёнком работать не будет.
Да, есть меры и степени даже в пределах одного класса, достаточно часто можно встретить поляризацию родителей: одни говорят, что этот педагог некомпетентен, другие говорят – нам вообще супер. Потому что мы случайным образом собрали 30 человек в классе, и действительно какие-то педагоги подойдут пяти детям лучше, пяти детям хуже, остальным всё равно... И дальше мы все как-то должны договариваться.
И про ожидания от педагога ещё важная история: они как-то сформулированы, проговорены в явном виде? Или когда что-то пошло не так, мы говорим: это же очевидно, что педагог не должен... А педагог, вообще-то, честно говоря, ни в зуб ногой, что он должен был или не должен был.
И это тоже большая часть разговора, как школьное сообщество договаривается о том, что такое вот эта школа, как она устроена, вокруг чего, какие здесь ценности, убеждения и так далее. От этого будет зависеть как раз этот образ идеального педагога.
Но вообще позиция по поводу идеального педагога непримирима. Кто-то хотел бы, чтобы все педагоги в совершенстве владели латынью и греческим, но если не владеют, так уж и быть, мы готовы, чтобы они у нас преподавали. А где-то позиция: если нет красного диплома МГУ, мы таких педагогов вообще у себя в школе не ждём. Разное бывает. Вопрос, насколько сообщество школы об этом договорилось, и насколько сообщество школы готово к тому, что это будет не так. Это жёсткий непримиримый конфликт или это возможность договориться и повод для разговора, чтобы установить правила в явном виде? От этого, конечно, очень будет зависеть климат, атмосфера в школе-классе.
Такая же история, на самом деле, касается и детей. Чего мы ожидаем от детей, которые учатся в нашей школе? Что такое идеальный ученик нашей 1-й гимназии, 32-й школы и так далее. Какого ученика мы здесь ожидаем: который очень много впахивает, который хорош в профильных предметах или он во всех предметах хорош? Или это ученик, который увлекается тем, чем увлекается, а мы в школе даём ему просто базовое образование, а своим профилем он занимается в другом месте? Мы ждём, что он ходит всегда строго по форме или мы транслируем белый верх, чёрный низ? Мы здесь договариваемся? Мы здесь жёстко транслируем правила? Или мы ни о чём не договариваемся и просто вокруг этого скандалим? Очень по-разному этот момент будет устроен в разных школах.
— Если говорить про учителей, понятно, что директор может подбирать себе персонал под какие-то идеалы, но дети ведь, как правило, попадают в школу случайным образом и не сортируются по своим навыкам и способностям. Получается, кому как повезёт: кто-то попадёт в школу, где его будут учить углублённо математике, а кто-то будет в кругу детей, которых просто защищают от пути по кривой дорожке?
— По закону у ребёнка должна быть возможность обучаться в школе по месту жительства. При этом мы точно знаем, что во Владивостоке не для всех детей хватает мест в школе, которая во дворе. И тогда либо родители ведут ребёнка в соседнюю школу, либо в этой школе открывается какой-нибудь первый «И» или первый «З». В некоторых школах есть дополнительные места для приёма, куда дети могут быть зачислены по итогам вступительных экзаменов или просто на свободные места. В этом смысле у семей достаточно часто есть возможность выбрать, куда они отправляют ребёнка на учёбу. Хотя далеко не всегда, и мы точно знаем, что есть районы просто суперперегруженные.
И вообще-то есть школы, у которых есть отбор. Например, Технический лицей или профильные классы во многих школах. Плюс часто для очень хороших школ нарезают поменьше домов, учеников из которых они должны принять обязательно, а всех остальных – уже с условием дополнительных вступительных экзаменов.
Следующая история – это просто организационная возможность родителей. Потому что ты можешь выбрать школу в другом конце города, но можешь ли туда возить ребёнка каждый день в течение 10 лет?
— Ну, видимо, многие могут, у нас же пробки такие по утрам.
— Отдельно стоит вопрос доступности дополнительного образования. Насколько ученик начальной школы может доехать в художку или музыкалку, например, из Снеговой Пади? Если нет неработающей мамы или бабушки на машине, часто организовать допобразование для ребёнка просто невозможно. Это мы только про Владивосток говорим, а есть край, где во многих населённых пунктах и нет этой художки-музыкалки, в неё ехать нужно в райцентр…
И третья история – про смелость семьи признаться себе, что мы в этой школе не потому, что она ближе к дому, а потому что моему ребёнку в этой школе хорошо. А если не складывается у нас с этими учителями, с этими одноклассниками, с таким уровнем освоения программы, с таким английским, высоким или низким для нас, мы как семья принимаем решение, что напряжёмся, будем вставать на полчаса раньше в течение следующих восьми лет, но перейдём в соседнюю школу, чтобы у ребёнка был подходящий ему уровень предмета.
И отдельная ветка событий здесь – это старший класс, когда ребёнок или переходит после девятого в колледж, или дальше идёт в десятый класс. Потому что далеко не все школы могут организовать профили по запросу детей. Если школа небольшая, у неё не очень много педагогов, либо они отлично работают с биологией с 5-го по 9-й класс, но не готовы заходить в профильную биологию 10-11-го класса, так что хим-био-профиль школа сделать не может. А ближайшая хим-био-школа находится в 40 минутах езды на автобусе. И здесь уже подросток может ездить в школу сам, но готовы ли родители отдать ему эту свободу и обязанность, готов ли ребёнок к этому, насколько он может проделать этот путь до школы и обратно, делать после этого уроки?
Многое, про что я говорю, – не отдельные ситуации в отношениях школы, родителей, детей, учителей, а часто связка очень долгих отношений и решений. Потому что выбор школы – это вообще отношения на 10, а иногда и 11 лет, выбор ездить в профильный класс – на два года. Очень непросто думать настолько вперёд и брать на себя такие длинные обязательства и от семьи, и от ребёнка, и от учителей. Мы ждём от педагога, что он на протяжении двух лет будет давать нам углублённые знания, но готовы ли мы в этот момент впахивать для этого углублённого знания? Тоже большой вопрос.
— Хочу ещё спросить про детей. Какие сейчас они в целом? Может быть, педагогу приходится использовать новые методы и приёмы в образовательном процессе?
— Сейчас я в основном работаю со студентами школы педагогики, молодыми педагогами, а работа с детьми и подростками в рамках дополнительных программ – это всё-таки немножечко другое. Поэтому я буду говорить из своего опыта на базе допобразования.
Во-первых, мне кажется, что нельзя делить детей на поколение-Z или поколение-альфа, потому что вообще-то различия внутри вот этих групп намного больше, чем между этими условными поколениями. То есть мы можем внутри поколения-альфа найти детей настолько разных, насколько это вообще возможно. Поэтому, мне кажется, достаточно сильным огрублением вообще-то вот эта классификация.
Хотя средний уровень возбудимости, расторможенности и вообще двигательной активности у детей растёт. Мы видим, что большому количеству детей, особенно если мы говорим про началку и особенно про первый-второй класс, сложно выдержать 40 минут, сидя на одном месте. Поэтому, с одной стороны, нам нужны всякие физминутки, но, с другой, даже их часто не хватает. Поэтому педагоги придумывают всякие разные игровые формы, упражнения, когда мы танцуем, поём не в перерывах, а внутри урока.
Следующая история – конечно же, у нынешних детей совершенно иначе устроены отношения с информацией и коммуникация, потому что большая часть их общения находится в телефоне, в сети. И даже сидя на перемене за одной партой, они могут просто разговаривать в чате или обмениваться мемами, строя общение вокруг этой сущности. И конкуренция с телефоном с точки зрения внимания и увлечения, конечно, безнадёжно проиграна. Нельзя сделать вот так вот «раз» – и ребёнок забывает про телефон. Мы можем сдавать телефон в начале урока или в начале учебного дня, мы можем очень долго и упорно обучать детей разным способам управлять своим вниманием – но это вообще дополнительная работа, которой, естественно, нет ни внутри предмета, ни в программах классных часов. Но мы ждём, что это как бы случится само. И это большая сложность, конечно же, для школы и для педагогов.
Мне вообще очень нравится, как у подростков устроен интерес к происходящему с ними лично. Мне нравится, как дети 14-16 лет исследуют и тестируют то, что интересно им, а для этого стало намного больше вариантов и возможностей. Если они понимают, что им интересна какая-то специальность, например, графический дизайнер, у них есть возможности попробовать поучиться на каком-нибудь маленьком онлайн-курсе, найти работы других людей, посмотреть за лучшими в этом деле. Конечно, это требует усидчивости, требует разговора между взрослыми и ребёнком, но у детей такие возможности есть. И дальше вопрос: как мы поддерживаем этот их интерес к хобби, профессиональному пути?
Коммуникативно нынешние подростки меня впечатляют и вдохновляют – они сейчас совсем по-другому общаются: достаточно легко устанавливают контакт, им бывает проще начать разговор и понять, о чём с человеком можно говорить. При этом части из них сложно этот контакт удерживать, потому что их внимание может убежать дальше…
Но мне кажется, что это нам жить в их мире, нашего мира миллениалов или бумеров будет всё меньше, а новый мир будет всё больше. И надо с интересом смотреть, как это будет устроено, куда они движутся.
При этом школа стоит на границе прошлого и будущего – ей нужно выгребать самый ценный опыт, просеивать мелким ситечком и отдавать, а ещё готовить людей к тому, что ещё не случилось, к миру, который будет когда-то. Она общается детьми, которых учёные ещё не успели поизмерять. Про них пока ничего внятно не рассказали – а они уже сидят в классе и ты что-то с ними должен сделать. В этом смысле школа должна, ценя, сберегая заветы прошлого, это всё передать в будущее, но так, чтобы в этом будущем прошлое было органично. И, собственно, мне кажется, что главная задача школы – исследовать этих людей и придумывать разные способы, формы взаимодействия с ними.
Мы много говорили про разные организационные вопросы школы, но мне кажется, что у нас на самом деле пропущен важный шаг: зачем нам школа нужна как явление, как место, как событие и все ли дети, семьи и учителя понимают это так же.
— Сейчас много историй попадают в соцсети, и достоянием общественности становятся ситуации, когда дети не платят в автобусах или пререкаются с учительницей. Что ты думаешь о чувствах безнаказанности, вседозволенности и воспитанности у современного поколения?
— Мне кажется, что это очень большое обобщение, но в таких ситуациях есть общие механизмы. Чаще всего речь в таких случаях идёт про подростков. А для подростков вообще-то буквально возрастная норма – испытывать границы отношений, норм, правил и так далее. И эта возрастная норма не сегодня появилась. И если мы у взрослого человека спрашиваем о его подростковом возрасте, сначала он рассказывает, как сады цвели, а мы в них сидели в фартучках, сложив ручки… А дальше вдруг выясняется, что и дрались, и выбивали зубы и окна.
А был ли буллинг? Буллингом он не назывался, но травля была. Фильм «Чучело» появился не на пустом месте и отклик такой вызвал не только потому, что это сильное художественное высказывание, но и потому, что проблема понятная и знакомая. Спросите у родителей, бабушек и дедушек, в каком возрасте они попробовали курить и алкоголь. Может быть, на год-два цифры отклонятся, но это точно так же был раннеподростковый возраст. Просто есть возрастная механика, возрастная норма – рисковое поведение подростков.
Легче ли от этого учителям, родителям, обществу в целом, когда ты едешь в автобусе, а тут подростки творят какую-то дичь? Нет, в моменте мне не легче. Но надо понимать, что это просто часть того, как устроен человек.
Часть проблемы здесь в том, что действительно эти эпизоды стали видимыми, потому что у всех людей в телефоне есть камера, на которую можно их снять. Существовали ли эти эпизоды раньше? Конечно, они просто не попадали в сеть, потому что не было сети.
И здесь, конечно, нужно смотреть вообще-то на то, как в обществе в целом устроен уровень агрессии, как он меняется? Потому что дети, кроме того, что они школьники, вообще-то живут в мире, живут в семьях, у них есть отношения во дворах, на этажах, в спортивных секциях... И если мы говорим, что общий уровень стресса и нервного напряжения растёт примерно у всех людей, то это касается и школьников. И наша ответственность как взрослых – создавать понятные нормы и правила и соблюдать их самим, создавать и поддерживать предсказуемые условия для обучения, жизни, воспитания, нести свою ответственность за это. Поэтому, когда мы говорим, что подростки стали управляемыми или неуправляемыми, значит, у этого симптома есть причина. Есть где покопаться нам, взрослым – и педагогам, и родителям, и обществу вообще.
Что я могу сделать?
— Как чувствует себя педагог в ситуации, когда любое неверное слово, неверное решение (а мы до этого говорили, что педагог должен быть идеальным) может стать достоянием общественности, а общественность отреагирует, скорее всего, определённым образом?
— Определённым образом – ты имеешь в виду разного рода конфликтом? Действительно, есть такая история. Это касается и молодых учителей, и возрастных. Я понимаю это из учительского цеха, но думаю, что и у врачей, и много у кого ещё это так же устроено.
Достаточно часто такое поведение – это не осознанный, осмысленный, целенаправленный выбор человека. Мало кто из учителей и вообще из людей на вопрос: как бы вы хотели выстраивать отношения с детьми, ответил: «Я бы хотел их крыть в три этажа». Чаще всего это ошибка, нервный срыв, не отдельный эпизод, а следствие долгой запущенной проблемы со стороны и педагога, и детей, и администрации, и родителей, когда никто не договаривался ни про что. А дальше это выливается в какой-то такой скандальный проблемный эпизод.
И цена этой ошибки вырастает. После того, как такое видео попадает в сеть, у нас не создаётся примирительная комиссия, не происходит процесс медиации… В этот момент возбуждаются какие-нибудь органы, появляется какая-нибудь петиция за то, чтобы этого педагога уволить, петиция про то, какой это замечательный учитель, давайте его оставим. И мы получаем ещё и конфронтацию вокруг этой темы – так что стоимость этой ошибки для всего психологического климата школы становится запредельной, отчего уровень стресса ещё больше растёт, а вероятность следующего срыва становится ещё выше. Таким образом, мы получаем порочный круг.
И здесь вопрос к каждому человеку, который в школу вхож: а что я могу сделать для того, чтобы помочь и поддержать людей вокруг меня? Как я как родитель могу поддержать педагогов, которые работают в классе моего ребёнка? Как я как учитель могу поддержать своего коллегу? Как я как администрация школы могу поддержать своих сотрудников?
Могу ли не проводить дополнительный конкурс «Ёлочка, гори!» по поводу Нового года, в котором должны все поучаствовать и отчитаться со всеми хештегами, а дать возможность сделать два лишних вдоха всем участникам этого процесса – учителям, родителям, детям?
